Эксперт, коллекционер и реставратор рассказывают, как в России устроен рынок поддельного искусства, как одна и та же картина может оказаться в частной коллекции и в запаснике известного музея и как самому сделать палаш Дениса Давыдова. Записал Федор Сваровский. Фотограф Катерин Мелансон (Katherine Melancon).
2000-х, когда у представителей бизнеса стала скапливаться сверхприбыль. Фальсификаторы начали ходить по западным аукционам, искать работы, похожие на работы русских художников, ввозить их в Россию и подвергать переделке. Рынок подделок был огромным. Множество фальсифицированных работ покупали и коллекционеры, и банки, кто угодно. И отдельная история — подарки. Ты же вряд ли сразу побежишь проверять подлинность подарка? Представляете, сколько фуфла висит на стенах домов кремлевских, лужковских чиновников? Человеку всегда нравится конкретный художник или период. Сурков, предположим, любит Модильяни. Кстати, по слухам, администрация президента не раз попадала в проблемные ситуации. Например, одному сотруднику было продано порядка 10-12 поддельных предметов русского авангарда — Кончаловский, Фальк, Кандинский и далее по списку. Огласки эта история не получила. А иногда дело доходило до совсем уж гротескных случаев. Собираются подарить какому-нибудь олигарху картину Рериха, покупают подлинник, а подписи Рериха там нет. На самом деле, далеко не всегда художники ставят авторскую подпись. И тогда, представляете, заказывали поставить на подлиннике поддельную подпись.
В середине2000-х авторитетнейший эксперт Владимир Петров вдруг отказался, по моим оценкам, примерно от двухсот своих заключений. Думаю, он как бы упредил удар до того, как случится что-нибудь серьезное. Это был очень смелый шаг. Чтобы информацию о подделках вбросить на рынок, был придуман проект «Внимание: возможно, подделка», которым занимался издатель Владимир Рощин. Он выпустил пять каталогов подделок, куда попало больше пятисот работ, очень много экспертиз Третьяковки, Русского музея, Центра Грабаря (старейшая реставрационная и одна из самых авторитетных экспертных организаций России. — Esquire). Потом Третьяковка и Центр Грабаря признались, что они дали неверные экспертизы.
Ситуация с подделками достигла апофеоза примерно в2005-07 годах. К счастью, никого не застрелили, хотя цифры потраченных на подделки денежных средств зашкаливали: три, пять миллионов долларов в каком-нибудь отдельно взятом случае. Но в результате были возбуждены и направлены в суд лишь два уголовных дела. Все это произошло лишь потому, что продавцы подделок отказались сделать возврат, а потерпевшие пошли на принцип. Если бы сразу были возвращены деньги, сомневаюсь, что ситуация имела бы уголовно-правовые последствия. Таков один из мощнейших саморегуляторов арт-рынка — возврат, то есть аннулирование сторонами сделки купли-продажи и возвращение контрагенту полученного по ней.
Я участвовал в обоих этих делах. Первым было дело крупных московских антикваров — супругов Преображенских, расследование которого я возглавлял. У них были связи — заместитель министра МВД, один из бывших высокопоставленных сотрудников МУРа, совладелец медиахолдинга «Совершенно секретно», сотрудники ФСО, ГУСБ и УБОП. Супруги надеялись решить вопрос, просто заплатив денег. Но дело получилось очень резонансным, и нам удалось его отстоять. В2004-05 годах Преображенские продали одному и тому же человеку 34 предмета живописи, 15 из которых оказались поддельными. По пяти предметам мы смогли отследить историю картины, то есть установить, из какого именно западного предмета искусства были переделаны эти вещи, кто их приобретал и ввозил и кто уже передавал переделанное экспертам. Эти функции выполнял соучастник — Дмитрий Кутейников. Преображенские действовали по единой схеме. Клиента спрашивали: что тебе нужно? Он говорил, к примеру, Киселев (Александр Киселев, русский пейзажист конца XIX века. — Esquire). Их подельник Кутейников (он же Дима Бык, который успел скрыться и, по оперативной информации, до сих пор находится в Грузии) ввозил из-за границы похожую по стилистике западную работу, при помощи реставраторов переделывал ее «в Киселева» и передавал Преображенским, которые, в свою очередь, продавали ее клиенту. В таких операциях должны быть задействованы несколько человек, чтобы обрубить умысел: Кутейников знал, что картина — подделка, но он ее не продавал, а Преображенские отрицали и сам факт продажи и всегда могли бы сказать, что не знали о том, что работы неподлинные. Были еще эксперты, которые подтвердили серию подделок. Доказать взаимосвязь между участниками мошенничества нам все-таки удалось и удалось доказать то обстоятельство, что Преображенские намеренно заказывали на рынке подделки, продажа которых может принести не стандартные для антикваров 5-15 процентов, а одну-две тысячи процентов прибыли. В результате супруги получили по девять лет, которые Мосгорсуд потом сократил до шести. В этом деле было еще много эпизодов, которые не были доказаны и не вошли в обвинение: так, за 4,5 млн евро Преображенские продали знакомому олигарху работы Кандинского и Малевича, которые, возможно, были поддельными. Но тут покупатель отказался общаться со следствием. Может, не хотел компрометировать себя, а может, сам успел перепродать эти работы.
Второй случай — дело Александра Белиловского. Тогда я представлял интересы потерпевшей стороны. В прошлом году состоялся суд и приговор. Белиловский был известен как немецкий арт-дилер (кличка — Алик Бременский), работал в Прибалтике, России и Германии. В этой истории он действовал в паре с руководителем крупнейшего экспертного учреждения Латвии Ивонной Вейхерте, имевшей также свою художественную галерею. Это была подделка Карла Гуна (русский художник, живший в Прибалтике в XIX веке. — Esquire). На самом деле предмет принадлежал кисти какого-то то ли польского, то ли немецкого малоизвестного художника и был переделан под Гуна. В Латвии находятся крупнейшие специалисты по его творчеству. Вейхерте добилась того, чтобы ее сотрудники дали положительную экспертизу на подделку. Они даже специально вносили в русский вариант экспертизы текст, который должен был убедить потерпевшего, что это несомненная вещь. А Белиловский утверждал, что знает провенанс этого предмета — мол, предмет висел у его знакомых в замке в течение 60 лет. Покупателем был один банкир. Она была продана за $600 тыс.
Когда Белиловский уже находился под стражей, потерпевший предлагал через адвокатов: «Почему ты не хочешь вернуть мне деньги, погасить ущерб? Я готов внести в суд ходатайство о твоем освобождении». Но он, хотя ему было уже 80 лет, не согласился и ничего так и не заплатил, хотя мы знали, что Белиловский — богатейший человек и вполне мог это сделать.
Его родственник рассказывал, что когда они приехали в его квартиру в Бремене вместе с немецкими судебными приставами, чтобы описать и изъять находившиеся в квартире многочисленные картины, то эксперт осмотрел их и сказал: «Вы знаете, это хорошие, действительно неплохие европейские работы, и каждый предмет стоит по несколько тысяч евро. В сумме это достаточно серьезные деньги. Но проблема в том, что на каждой картине стоит фальшивая подпись: „Шишкин“, „Айвазовский“, „Маковский“ и так далее. Эти работы уже не представляют никакой ценности».
Белиловский получил три или четыре года. Вейхерте никакой ответственности не понесла, потому что в Риге уголовное дело в отношении нее валяется без движения. Ей даже не предъявляют обвинения, хотя в России оно предъявлено заочно, и доказательства ее вины есть.
После этих двух случаев произошел какой-то перелом. Теперь все понимают, что за продажу поддельного предмета можно понести уголовную ответственность. Ну и очень важно, что вышли каталоги подделок. Стало очевидно, что в России существует гигантская проблема. Скажем, предметов Айвазовского на арт-рынке на 30% больше, чем он написал за всю свою жизнь. В результате люди стали покупать русскую академическую живопись с большей осторожностью. Работа поддельщиков стала не столь интересной экономически. Но, увы, закрепилось впечатление, что русский рынок — это рынок фальшивок, что, конечно, абсолютная ерунда. На русском рынке существуют фантастические и совершенно подлинные вещи, только искать их нужно не на поверхности.
И вот теперь новый скандал. Андрей Васильев и купленная им картина. Это один из немногих коллекционеров, для которого репутация важнее финансовых вопросов. Он не стремится совершить «подковерный» возврат предмета и забыть о мошеннике, а готов сражаться за справедливость в суде и в полиции. На мой взгляд, на российском арт-рынке начинают доминировать правовые, а не понятийные приоритеты, что меня как юриста очень радует».
2010-го. И вот там к владелице галереи подошла сотрудница Центра Грабаря и сказала, что эта картина Григорьева была у них в Центре весной 2009-го, и они установили, что это фальшивка. Они уже готовы были признать ее подлинной, потому что сделана она действительно мастерски, но она не «пролезала» по технологиям: там были использованы пигменты, которые вошли в обиход только после Второй мировой.
В марте 2011 года я сдал вещь в Русский музей на официальную экспертизу в расчете на то, что, может быть, произошла какая-то ошибка. Буквально через неделю все тамошние технологи заявили, что картина прекрасная и самая что ни на есть настоящая. Вещь была в Русском музее на исследовании с марта по начало июня 2011 года, и в это же время там открылась большая выставка Григорьева. Выходят каталоги, и — о ужас! — я вижу в них собственную картину, которая, оказывается, находится в запасниках Русского музея с 1983 года. У меня возникает ощущение, что со мной играют в «наперстки». Я спрашиваю посредника, который мне продал картину: «Слушай, откуда ты ее взял вообще, что это за коллекция?» И он мне говорит: «Мне ее принесла Лена Баснер». Это дочка композитора Баснера, в прошлом многолетняя сотрудница Русского музея, сейчас работает в Стокгольме и Хельсинки. Поразительно вот что: 1983 году под редакцией Баснер вышел каталог, где была описана — без воспроизведения — картина Григорьева «В ресторане». Дальше Русский музей пишет заключение, что моя картина может быть только копией той, которая находится у них в запасниках. Я иду к заместителю их директора и говорю: «Вы знаете, что сейчас будет большой скандал? Я, скорее всего, стал жертвой мошенничества, и за ним стоит Лена Баснер». Замдиректора говорит: «Ну, Лена Баснер, она такая своеобразная, да. Мы с ней расстались сколько-то времени назад. Обращайтесь в милицию. Мы здесь ни при чем».
После этого я встретился с госпожой Баснер, и она сказала, что не помнит, кто ей принес вещь на продажу, кому она отдала деньги, как описывала картину в каталоге, но помнит, что картина Григорьева «В ресторане», находящаяся в собрании ГРМ, — фальшивка. Такой казус сознания. Правда, потом, в полиции, она все вспомнила. После нашего разговора я пошел в полицию и написал заявление. Чтобы сделать копию такого качества, нужно либо работать в запасниках, имея перед глазами оригинал, либо сделать высококачественные фотографии. Получается, в Русском музее была организована подделка картины. Полиция со мной согласилась и начала проверку. Летом они передали дело следствию, но оно прислало мне бумажку, без всякой мотивировки сообщающую, что принято решение в возбуждении уголовного дела отказать. Мы подали в суд, требуя отмены этого решения.
Полиции Баснер рассказала совершенно другую историю: с ней якобы вышел на связь некий человек из Таллина по фамилии Арансон, который раньше жил в Ленинграде, и у него там в гараже осталась какая-то картина. Ее-то она и купила. Версия крупной ленинградской коллекции забыта — картина, оказывается, из гаража. Но как же вещь появилась в Центре Грабаря? Оказывается, к Арансону пришел знакомый, который сказал: «Дай мне эту картину на денек, я съезжу в Москву, попробую там ее продать». Именно этот товарищ заказал экспертизу под свой паспорт. Но когда в Центре Грабаря ему сказали, что вещь фальшивая, он, чтобы не огорчать Арансона, не стал ему ничего говорить. То есть ни Арансон, ни Баснер этой информацией не обладали, и из всей конструкции исчезает, таким образом, самое главное — умысел. На этом основании наше следствие, несмотря на то что тут, очевидно, действует международная шайка, отказывает в возбуждении дела. Но все равно это постановление было отменено и прокуратурой, и судом одновременно. Сейчас все еще длится проверка.
Вообще, рынок подделок колоссален, но в основном это подделки для бедных. Любому здравомыслящему человеку понятно, что за пять тысяч долларов купить картину Шагала невозможно. Но есть настоящая, профессиональная подделка. Настоящий поддельщик должен быть конгениален человеку, который считается большим мастером, и таких людей крайне мало. К тому же технологический, искусствоведческий, исторический уровень подготовки у экспертов сейчас значительно выше, чем прежде. Остается одно — клонировать неизвестные подлинники. В моем случае произошло именно это: был сделан клон вещи, существующей в музее. Вот так наклепают они десяток Айвазовских или Шишкиных и несут их по экспертным учреждениям. Какая-нибудь подделка экспертизу все-таки проходит — и поступает в продажу. Обычно такие работы едут в Мухосранск, за забор местного олигарха, но и покупка специалистами и коллекционерами подделок, увы, случается постоянно. Но люди предпочитают это не афишировать: не хотят прослыть простаками, не хотят светить большие деньги, надеются продать фальшивку.
Меня спрашивают: как я, опытный человек, не распознал подделки. Подделку такого уровня отличить очень сложно. Эта вещь в Центре Грабаря не прошла только проверку технологии. Про эту вещь в Русском музее два месяца говорили, что дадут на нее подтверждение. У меня были сомнения — раздувать скандал или нет. Практически все подобные истории замалчиваются. Но я посчитал, что в данном случае важнее раздуть скандал: это тот редкий случай, когда мошенников можно вывести на чистую воду».
У нас, реставраторов и экспертов по предметам старины, есть своя этика, которая выражается в том, что мы сами не продаем и не покупаем вещи. Мы лишь оказываем услуги, выполняем различные работы по реставрации и реконструкции. Реставратор, который торгует предметами, подозрительный человек.
Подделка — это, как правило, старая вещь, с достоверной датировкой, но с присвоенным ей ложным значением. Неизвестно чей старинный кинжал оказывается кинжалом Шамиля. Неизвестно кому принадлежавшая икона оказывается иконой Его Императорского Величества Александра Александровича. Сделанная малоизвестным автором вещь становится произведением знаменитого мастера.
Бывают смешные случаи, и они нередки, когда к нам обращаются торговцы и просят не отреставрировать, а состарить вещи. Буквально, извините, испортить вещи. Это обычно касается вещей массовых, не очень серьезных по значимости и цене. Иногда получается так, что хранятся они в идеальных условиях и не выглядят старыми. Такие предметы в обычном антикварном магазине продать очень сложно, потому что покупатель не верит, что вещь старинная.
С ноля фальсификат почти никто не делает — слишком дорого и тяжело технологически. Таких случаев единицы, хотя они случаются. Например, некоторое время назад какие-то умельцы изготовили якобы старинную коллекцию казацких шашек. Но они провели серьезную работу: написали и издали книгу с описанием истории обретения этой коллекции, создали сайт, организовали публикации в СМИ. И наконец продали коллекцию. Однако, на мой взгляд, это все работает с совсем уж простыми людьми.
Обычно все происходит иначе. Вот настоящий палаш начала XIX века. Такими пользовались сотни и, может, тысячи военных. Он применялся во время войны 1812 года. Нас просят его отреставрировать, убрать ржавчину, почистить эфес, но при этом сохранить истлевшую кожаную оплетку. Но еще заказчик просит добавить на клинок две буквы — «Д.Д.». Зачем ему это, он не говорит. Возможно, этот палаш он подарит Диме Дуракову. А возможно, он впарит эту вещь олигарху, сказав, что это личное холодное оружие Дениса Давыдова. И заметьте, если этот палаш полежит немного где-то и произойдет окисление материала, то уже и не определишь с ходу, когда эти две буквы были нанесены. Ведь если в области живописи и есть какие-то технологии и эксперты, то с другими предметами, скажем, с металлом — очень сложно. Представьте, что приносят подслеповатой тетечке — сотруднице областного музея на экспертизу какой-нибудь клинок. И тот, кто приносит, утверждает, что вещь эта принадлежала какому-нибудь декабристу. Музейный работник открывает каталог, а там старая черно-белая фотография. Она смотрит: похоже? — похоже. И выписывает документ. Так появляется еще одна знаменитая шпага, которую продают за дикие деньги.
Впрочем, в действиях фальсификаторов тоже есть положительный момент. Материальное наследие в России очень бедное — огромная его часть была утеряна, уничтожена, вывезена из страны. Это разрозненная мозаика. А подобные псевдоценности, возникающие на рынке, позволяют заполнить эти лакуны. Человек, покупающий якобы палаш Дениса Давыдова, возвращает себе часть утерянной истории. И еще, фальсификаторы создают спрос на материальную историю, они повышают к ней интерес. И в этом есть явно положительное влияние. Тем более что покупатели тоже набираются опыта. Теперь уже невозможно продать какому-то богачу шашку времен гражданской войны под видом средневековой арабской сабли. Эти времена прошли. У людей появились опыт и знания».
НИКИТА СЕМЕНОВ, юрист галереи «Триумф», консультант известных московских антикваров, бывший следователь СК ГУВД г. Москвы:
«Большая часть поддельных работ появилась на русском рынке в началеВ середине
Ситуация с подделками достигла апофеоза примерно в
Я участвовал в обоих этих делах. Первым было дело крупных московских антикваров — супругов Преображенских, расследование которого я возглавлял. У них были связи — заместитель министра МВД, один из бывших высокопоставленных сотрудников МУРа, совладелец медиахолдинга «Совершенно секретно», сотрудники ФСО, ГУСБ и УБОП. Супруги надеялись решить вопрос, просто заплатив денег. Но дело получилось очень резонансным, и нам удалось его отстоять. В
Второй случай — дело Александра Белиловского. Тогда я представлял интересы потерпевшей стороны. В прошлом году состоялся суд и приговор. Белиловский был известен как немецкий арт-дилер (кличка — Алик Бременский), работал в Прибалтике, России и Германии. В этой истории он действовал в паре с руководителем крупнейшего экспертного учреждения Латвии Ивонной Вейхерте, имевшей также свою художественную галерею. Это была подделка Карла Гуна (русский художник, живший в Прибалтике в XIX веке. — Esquire). На самом деле предмет принадлежал кисти какого-то то ли польского, то ли немецкого малоизвестного художника и был переделан под Гуна. В Латвии находятся крупнейшие специалисты по его творчеству. Вейхерте добилась того, чтобы ее сотрудники дали положительную экспертизу на подделку. Они даже специально вносили в русский вариант экспертизы текст, который должен был убедить потерпевшего, что это несомненная вещь. А Белиловский утверждал, что знает провенанс этого предмета — мол, предмет висел у его знакомых в замке в течение 60 лет. Покупателем был один банкир. Она была продана за $600 тыс.Когда Белиловский уже находился под стражей, потерпевший предлагал через адвокатов: «Почему ты не хочешь вернуть мне деньги, погасить ущерб? Я готов внести в суд ходатайство о твоем освобождении». Но он, хотя ему было уже 80 лет, не согласился и ничего так и не заплатил, хотя мы знали, что Белиловский — богатейший человек и вполне мог это сделать.
Его родственник рассказывал, что когда они приехали в его квартиру в Бремене вместе с немецкими судебными приставами, чтобы описать и изъять находившиеся в квартире многочисленные картины, то эксперт осмотрел их и сказал: «Вы знаете, это хорошие, действительно неплохие европейские работы, и каждый предмет стоит по несколько тысяч евро. В сумме это достаточно серьезные деньги. Но проблема в том, что на каждой картине стоит фальшивая подпись: „Шишкин“, „Айвазовский“, „Маковский“ и так далее. Эти работы уже не представляют никакой ценности».
Белиловский получил три или четыре года. Вейхерте никакой ответственности не понесла, потому что в Риге уголовное дело в отношении нее валяется без движения. Ей даже не предъявляют обвинения, хотя в России оно предъявлено заочно, и доказательства ее вины есть.
После этих двух случаев произошел какой-то перелом. Теперь все понимают, что за продажу поддельного предмета можно понести уголовную ответственность. Ну и очень важно, что вышли каталоги подделок. Стало очевидно, что в России существует гигантская проблема. Скажем, предметов Айвазовского на арт-рынке на 30% больше, чем он написал за всю свою жизнь. В результате люди стали покупать русскую академическую живопись с большей осторожностью. Работа поддельщиков стала не столь интересной экономически. Но, увы, закрепилось впечатление, что русский рынок — это рынок фальшивок, что, конечно, абсолютная ерунда. На русском рынке существуют фантастические и совершенно подлинные вещи, только искать их нужно не на поверхности.
И вот теперь новый скандал. Андрей Васильев и купленная им картина. Это один из немногих коллекционеров, для которого репутация важнее финансовых вопросов. Он не стремится совершить «подковерный» возврат предмета и забыть о мошеннике, а готов сражаться за справедливость в суде и в полиции. На мой взгляд, на российском арт-рынке начинают доминировать правовые, а не понятийные приоритеты, что меня как юриста очень радует».
АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВ, врач-психиатр, коллекционер русского искусства с большим стажем:
«В июле 2009 года один петербургский издатель предложил мне купить картину Бориса Григорьева «В ресторане», сказал, что она происходит из очень известной, солидной старой ленинградской коллекции. До этого картина принадлежала знаменитому коллекционеру Александру Бурцеву, который и опубликовал ее первый и последний раз в принадлежавшем ему «Моем журнале для немногих» в 1914 году. Качество и провенанс казались очень хорошими, и я ее купил — за $250 тыс. А потом выставил ее на выставке в Москве в рамках «Года Франции в России» в началеВ марте 2011 года я сдал вещь в Русский музей на официальную экспертизу в расчете на то, что, может быть, произошла какая-то ошибка. Буквально через неделю все тамошние технологи заявили, что картина прекрасная и самая что ни на есть настоящая. Вещь была в Русском музее на исследовании с марта по начало июня 2011 года, и в это же время там открылась большая выставка Григорьева. Выходят каталоги, и — о ужас! — я вижу в них собственную картину, которая, оказывается, находится в запасниках Русского музея с 1983 года. У меня возникает ощущение, что со мной играют в «наперстки». Я спрашиваю посредника, который мне продал картину: «Слушай, откуда ты ее взял вообще, что это за коллекция?» И он мне говорит: «Мне ее принесла Лена Баснер». Это дочка композитора Баснера, в прошлом многолетняя сотрудница Русского музея, сейчас работает в Стокгольме и Хельсинки. Поразительно вот что: 1983 году под редакцией Баснер вышел каталог, где была описана — без воспроизведения — картина Григорьева «В ресторане». Дальше Русский музей пишет заключение, что моя картина может быть только копией той, которая находится у них в запасниках. Я иду к заместителю их директора и говорю: «Вы знаете, что сейчас будет большой скандал? Я, скорее всего, стал жертвой мошенничества, и за ним стоит Лена Баснер». Замдиректора говорит: «Ну, Лена Баснер, она такая своеобразная, да. Мы с ней расстались сколько-то времени назад. Обращайтесь в милицию. Мы здесь ни при чем».
После этого я встретился с госпожой Баснер, и она сказала, что не помнит, кто ей принес вещь на продажу, кому она отдала деньги, как описывала картину в каталоге, но помнит, что картина Григорьева «В ресторане», находящаяся в собрании ГРМ, — фальшивка. Такой казус сознания. Правда, потом, в полиции, она все вспомнила. После нашего разговора я пошел в полицию и написал заявление. Чтобы сделать копию такого качества, нужно либо работать в запасниках, имея перед глазами оригинал, либо сделать высококачественные фотографии. Получается, в Русском музее была организована подделка картины. Полиция со мной согласилась и начала проверку. Летом они передали дело следствию, но оно прислало мне бумажку, без всякой мотивировки сообщающую, что принято решение в возбуждении уголовного дела отказать. Мы подали в суд, требуя отмены этого решения.
Полиции Баснер рассказала совершенно другую историю: с ней якобы вышел на связь некий человек из Таллина по фамилии Арансон, который раньше жил в Ленинграде, и у него там в гараже осталась какая-то картина. Ее-то она и купила. Версия крупной ленинградской коллекции забыта — картина, оказывается, из гаража. Но как же вещь появилась в Центре Грабаря? Оказывается, к Арансону пришел знакомый, который сказал: «Дай мне эту картину на денек, я съезжу в Москву, попробую там ее продать». Именно этот товарищ заказал экспертизу под свой паспорт. Но когда в Центре Грабаря ему сказали, что вещь фальшивая, он, чтобы не огорчать Арансона, не стал ему ничего говорить. То есть ни Арансон, ни Баснер этой информацией не обладали, и из всей конструкции исчезает, таким образом, самое главное — умысел. На этом основании наше следствие, несмотря на то что тут, очевидно, действует международная шайка, отказывает в возбуждении дела. Но все равно это постановление было отменено и прокуратурой, и судом одновременно. Сейчас все еще длится проверка.
Вообще, рынок подделок колоссален, но в основном это подделки для бедных. Любому здравомыслящему человеку понятно, что за пять тысяч долларов купить картину Шагала невозможно. Но есть настоящая, профессиональная подделка. Настоящий поддельщик должен быть конгениален человеку, который считается большим мастером, и таких людей крайне мало. К тому же технологический, искусствоведческий, исторический уровень подготовки у экспертов сейчас значительно выше, чем прежде. Остается одно — клонировать неизвестные подлинники. В моем случае произошло именно это: был сделан клон вещи, существующей в музее. Вот так наклепают они десяток Айвазовских или Шишкиных и несут их по экспертным учреждениям. Какая-нибудь подделка экспертизу все-таки проходит — и поступает в продажу. Обычно такие работы едут в Мухосранск, за забор местного олигарха, но и покупка специалистами и коллекционерами подделок, увы, случается постоянно. Но люди предпочитают это не афишировать: не хотят прослыть простаками, не хотят светить большие деньги, надеются продать фальшивку.
Меня спрашивают: как я, опытный человек, не распознал подделки. Подделку такого уровня отличить очень сложно. Эта вещь в Центре Грабаря не прошла только проверку технологии. Про эту вещь в Русском музее два месяца говорили, что дадут на нее подтверждение. У меня были сомнения — раздувать скандал или нет. Практически все подобные истории замалчиваются. Но я посчитал, что в данном случае важнее раздуть скандал: это тот редкий случай, когда мошенников можно вывести на чистую воду».
NN, специалист по реставрации:
«Давайте сразу без имен и фамилий. Нас, мастеров, работающих со стариной, в Москве около тысячи человек. Между собой мы мало общаемся, нет контактов почти. Но заказчики пересекаются. И хочу подчеркнуть, мы не фальсификаторы, мы — реставраторы. К нам обращаются разные люди — торговцы, коллекционеры — с просьбой произвести какие-то работы с различными предметами. Мы работаем со старинным оружием, иконами, предметами мебели и другими изделиями. Люди приносят вещи, предлагают плату за работу. Ставят какие-то требования. Работа выполняется, и заказчик уносит вещь. Заказчик может попросить внести какие-то изменения в предмет, и мы вносим. Все вещи, с которыми мы имеем дело, подлинные. Подлинные в том смысле, что вот это действительно сабля конца XIX века, серебряная ваза конца XVIII или кинжал начала XIX века, принадлежавший офицеру. Конечно, возможно, некоторые из приходящих к нам людей потом при продаже выдают менее ценные предметы за более ценные, тем или иным образом придают им дополнительное значение. Фальсификаторы и мошенники — те, кто продает одни предметы под видом других. И мы к этому не имеем прямого отношения. Сказать точно, кто эти люди, мы не можем, потому что просто не знаем. Вообще, чтобы продать подделку, нужен большой талант, интеллект, особые способности. Ведь отношения на рынке антиквариата и предметов искусства очень тесные и строятся на доверии. Серьезный покупатель, который готов платить за вещь большие деньги, у первого попавшегося человека ничего не купит. И фальсификатор должен репутацию сперва заработать.У нас, реставраторов и экспертов по предметам старины, есть своя этика, которая выражается в том, что мы сами не продаем и не покупаем вещи. Мы лишь оказываем услуги, выполняем различные работы по реставрации и реконструкции. Реставратор, который торгует предметами, подозрительный человек.
Подделка — это, как правило, старая вещь, с достоверной датировкой, но с присвоенным ей ложным значением. Неизвестно чей старинный кинжал оказывается кинжалом Шамиля. Неизвестно кому принадлежавшая икона оказывается иконой Его Императорского Величества Александра Александровича. Сделанная малоизвестным автором вещь становится произведением знаменитого мастера.
Бывают смешные случаи, и они нередки, когда к нам обращаются торговцы и просят не отреставрировать, а состарить вещи. Буквально, извините, испортить вещи. Это обычно касается вещей массовых, не очень серьезных по значимости и цене. Иногда получается так, что хранятся они в идеальных условиях и не выглядят старыми. Такие предметы в обычном антикварном магазине продать очень сложно, потому что покупатель не верит, что вещь старинная.
С ноля фальсификат почти никто не делает — слишком дорого и тяжело технологически. Таких случаев единицы, хотя они случаются. Например, некоторое время назад какие-то умельцы изготовили якобы старинную коллекцию казацких шашек. Но они провели серьезную работу: написали и издали книгу с описанием истории обретения этой коллекции, создали сайт, организовали публикации в СМИ. И наконец продали коллекцию. Однако, на мой взгляд, это все работает с совсем уж простыми людьми.
Обычно все происходит иначе. Вот настоящий палаш начала XIX века. Такими пользовались сотни и, может, тысячи военных. Он применялся во время войны 1812 года. Нас просят его отреставрировать, убрать ржавчину, почистить эфес, но при этом сохранить истлевшую кожаную оплетку. Но еще заказчик просит добавить на клинок две буквы — «Д.Д.». Зачем ему это, он не говорит. Возможно, этот палаш он подарит Диме Дуракову. А возможно, он впарит эту вещь олигарху, сказав, что это личное холодное оружие Дениса Давыдова. И заметьте, если этот палаш полежит немного где-то и произойдет окисление материала, то уже и не определишь с ходу, когда эти две буквы были нанесены. Ведь если в области живописи и есть какие-то технологии и эксперты, то с другими предметами, скажем, с металлом — очень сложно. Представьте, что приносят подслеповатой тетечке — сотруднице областного музея на экспертизу какой-нибудь клинок. И тот, кто приносит, утверждает, что вещь эта принадлежала какому-нибудь декабристу. Музейный работник открывает каталог, а там старая черно-белая фотография. Она смотрит: похоже? — похоже. И выписывает документ. Так появляется еще одна знаменитая шпага, которую продают за дикие деньги.
Впрочем, в действиях фальсификаторов тоже есть положительный момент. Материальное наследие в России очень бедное — огромная его часть была утеряна, уничтожена, вывезена из страны. Это разрозненная мозаика. А подобные псевдоценности, возникающие на рынке, позволяют заполнить эти лакуны. Человек, покупающий якобы палаш Дениса Давыдова, возвращает себе часть утерянной истории. И еще, фальсификаторы создают спрос на материальную историю, они повышают к ней интерес. И в этом есть явно положительное влияние. Тем более что покупатели тоже набираются опыта. Теперь уже невозможно продать какому-то богачу шашку времен гражданской войны под видом средневековой арабской сабли. Эти времена прошли. У людей появились опыт и знания».
| Esquire. |
Комментариев нет:
Отправить комментарий